Это в царское время можно было по кабакам гулять, а тут только и думаешь, как бы заказ стрясти или с чего заплатить за мобильник. Но все-таки форсить хочется, и я оставляю через раз.

Трава-мурава

По побережью в огромном венке из синеньких полевых цветочков ходит баба Анджела и, аккуратно переступая через отдыхающих, кричит: «Кому трава-мурава? Помогает потом, помогает сперва, мальчишки — снимайте штанишки, девчонки — распахивайте юбчонки». Так как в Коктебеле нравы свободные, то многие спрашивают у бабы Анджелы чудесные снадобья для души и тела, и она, подолгу останавливаясь у каждого вопрошающего, рассказывает, что и как надо заваривать и пить, чтобы не утратить молодость и силу влечения.

Однажды Анджела исчезла с пляжа, а мы видели ее в телевизоре в передаче у модного московского ведущего, где она говорила о целебных свойствах горных карадагских трав и способности обычного человека продлить свою интимную жизнь как можно дольше. Баба Анджела была убедительна, зал ей рукоплескал, а ведущий отнесся по-доброму, несмотря на щекотливую тему.

Когда баба Анджела вернулась в Коктебель, то ее торговля на пляже на одно время замерла. Все ждали, как поведет себя новая телезвезда, но характер Анджелы не изменился, и поэтому торговля восстановилась: два пучка утром — по двадцать гривен и четыре пучка вечером — по двадцать пять.

Женщины, вино и сема

Московский бармен Сема наслушался от нас историй про Гиппиус с Мережковским, Черубину де Габриак с Волошиным и Маяковского с Лилей Брик и Осей.

Теперь, когда в компании своих приятелей он играет в преферанс, то заказы выдает стихами, рифмуя «пас» и «дам в глаз» и «две пик — получишь фиг».

Мы ценили его талантливое творчество до тех пор, пока в один ненастный вечер он не принес школьную клетчатую тетрадку, исписанную красивым, убористым ученическим почерком, и не положил на стол перед нами.

Н. и Е. медленно перелистали страницы и задумчиво примолкли, а я устало отвернулся носом к стенке и пробурчал: «Сема, ну мы-то ладно, люди конченые, а тебе-то это зачем?»

Сема на секунду задумался, отхлебывая розовый мускат, но вскоре бойко ответил: «Понимаешь, Славик, у этих же поэтов один сплошной разврат. Я тоже хочу!»

Нет, все-таки прав был Гумилев. Поэта вдохновляют женщины и вино.

Самый старый хиппи союза

Хиппи, приезжающие в Крым покурить травки и походить нагишом по пляжу, в этом году оказались нашими соседями, и не было дня, чтобы кто-нибудь из них не пытался угостить нас свежим косячком, приговаривая, что для литературного процесса это полезно.

Отбиться от хиппи не было никаких сил, и поэтому почти каждый вечер кто-нибудь из нас пускал в потолок зеленые круги и утверждал, что приход от травы очень хорош.

Я долго и упорно от плана отбивался, ссылаясь на запрет лечащего врача и на то, что галлюцинации ко мне и так периодически приходят самостоятельно, зачем же их вызывать искусственно? Еще я говорил, что хиппи долго не живут.

На это Замбези (с прической, состоящей из зеленых косичек вперемешку с прядями жирных волос) хлопал меня по плечу и приговаривал: «А знаешь, Славик, сколько лет самому старому хиппи Союза? Семьдесят три года! Его носят на руках ученики, а менты и прокуроры отдают честь и дают хавчик бесплатно».

Самое смешное в том, что это правда. Когда я был в Минске в галерее «Антрацитовый ларец» на презентации «Русско-белорусского словаря», то самый старый хиппи Союза стоял, прислоненный к стене в уголочке, и мерно кивал головою, одетый под Робинзона Крузо в широкую конусообразную соломенную шляпу и овчинную безрукавку. Он был бос, вокруг роились послушники, а из репродуктора раздавались звуки андеграунда:

Я рок-музыкант старых традыцый.

Это не призвание, это — позыцыя!

На какой-то миг наши взгляды пересеклись, и я понял, что быть самым старым хиппи очень тяжело, а почет — дело тонкое и относительное.

Журналы и проза

Я подошел к прекрасному русскому поэту М. Г. и дал издаваемый нами журнал в подарок, на что он хитро улыбнулся и сказал: «Зачем? Моих же стихов там нет». Тогда я взял книжку его прозы и пришел к нему за автографом; он поинтересовался: «А вы ее читали?» Ехидно улыбаясь, я ответил: «Зачем же? Ее ведь писал не я». Поэт рассмеялся, забрал у меня журнал и позвал пить алиготе.

Критическая доля

Жизнь человека, живущего литературным трудом, тяжела. Например, я видел, как издатели для привлечения читателя приковывают на книжных ярмарках авторов к столбам и хлещут плетками, чтобы увеличить продажи эротической литературы. Писатель, попавший в такие сети, сам начинает жить по накатанной схеме, чтобы соответствовать утвердившемуся вкусу. Приходится везде подчеркивать: «Я эротоман», ходить в бикини, амурничать, приставать к молоденьким девушкам или старушкам либо же грозить свальным грехом. Это уже кому как карта ляжет.

Иногда достается билет маргинального матерщинника (сквернословишь и бросаешься тортами) или живого классика (читаешь за деньги и требуешь отдельного транспорта). Иногда — угнетаемого: никак не отвертишься.

Впрочем, не стоит думать, что по-другому устроен мир литературных критиков. Здесь главное — найти тему неосвоенную и ее разрабатывать, а ежели имеются темы у других, то необходимо занять отличную позицию, чтобы на круглых столах ведущий приглашал и говорил: «А вот послушаем N c его оригинальной концепцией». Новая философия должна затрагивать весь мир и всех писателей, чтобы каждый знал, что говорить, и ничего не перепутал, то есть помнил: это моя позиция, а это — позиция Сидорова. Здесь мы должны ругаться, а тут примирительно хлопать.

Бывают проблемы, когда ты не знаешь, что этот поэт — великий, или забыл, что он создал свое особое направление, поэтому перед редакторскими и критическим занятиями советую выучить, ху из ху.

Я недавно перепутал и написал будто о сявке какой, а оказался — известный гигант. При встрече в Коктебеле меня пнули и унизили, но я не в обиде. Сам виноват: назвался груздем — полезай в кузов.

Напарник кобзона

Тарас вышагивает в белых холщовых штанах, закатанных до колена, и сандалиях на босу ногу по деревянному настилу, а мы еле за ним поспеваем. На Тарасе нет майки, черная прожаренная кожа искрится фиолетовыми разводами на солнце. На голове у Тараса — шапочка с вертикальным вырезом, напоминающая тюбетейку.

Тарас жестикулирует и кричит: «Да вы знаете, кто я такой? Да я здесь первый певец! Когда в